Творческая личность — словосочетание, которым пытаются описать экстравагантный внешний вид. При этом «встреча по одежке» может быть достаточно обманчива. За оболочкой далеко не всегда скрывается интеллектуал или представитель «креативного класса». Однако, если форма совпадает с содержанием, ощущается некоторая аутентичность — особенно, если человек самодостаточен в своих взглядах, действиях и даже потребительской избирательности. Такие индивиды зачастую оказываются за бортом массовой социальной среды, формируя контркультурные течения. Это относится и к богеме. Феномен довольно разнообразный и нелегко уловимый с точки зрения определения. Но есть те, кто пытается объять всю его разносторонность. Среди них оказалась Ольга Вайнштейн — ведущий сотрудник Института высших гуманитарных исследований имени E.М. Мелетинского РГГУ.

Ольга имеет внушительный послужной список, включая чтение курсов в американских и европейских вузах, работа для множества отечественных и иностранных изданий. Кроме того, она также является автором книги «Денди: мода, литература, стиль жизни» и является членом редакционной коллегии журналов Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture, Critical Studies in Men’s Fashion, и российского журнала «Теория моды».

«После написания книги “Денди” я решила сменить свой концептуальный фокус, — рассказывает Вайнштейн. — Я стала исследовать богемную моду и, в частности, стиль одежды артистических дам. “Как одеваются независимые, интеллектуальные, творческие женщины?” — вот вопрос, на который я ориентируюсь в своей работе». Проект еще на стадии разработки, но нам удалось прочитать некоторые уже опубликованные тексты. А после мы пообщались с Ольгой о специфике ее нового исследовательского вектора, феномене богемы и апроприации стиля маргинальных классов индустрией моды.

«Богему» порой нелегко выявить, учитывая ее разноплановость. Как вы определяете ориентиры в своей работе?

Изначально меня заинтересовало, как одеваются люди творческих профессий – тема неожиданно оказалась актуальной: об этом как раз недавно вышла книжка Чарли Портера «Что носят художники». Затем в поле моего зрения попали интеллектуалы: захотелось объяснить, почему они всегда любят черные прикиды. Наконец, я уделяю внимание нарядам писательниц и их героинь: Жорж Санд, Вирджиния Вулф, Эдит Уортон… Недавно мы с Людмилой Алябьевой записали серию бесед на эту тему в подкасте «Жертвы Моды». Но особенно мне интересны женщины, которым удалось создать свой визуальный дискурс. Это не условные «музы» или вдохновительницы, остающиеся за кулисами истории, а скорее, наоборот — те, кто ценой невероятных усилий оказался на переднем плане и оставил свой след в визуальной культуре. Например, графиня Вирджиния ди Кастильоне. Ее снимки отличались необычайной смелостью для своего времени. Она считается пионером в области постановочной фотографии. Сейчас доступен ее огромный архив в музее Метрополитен.

Важно отметить, что эти женщины вовсе не всегда являлись трендсеттерами, но тем не менее они влияли на повседневную моду. И здесь можно попутно посмотреть на эволюцию вещей, которые в свое время воспринимались неоднозначно, а сегодня считаются нормой. Например, женские брюки, одежда оверсайз, маленькое черное платье…

Есть ли сегодня интересующие вас представительницы артистического мира, которые одеваются в богемном стиле?

Творческие женщины, как правило, одеваются в индивидуально-креативной манере. На лекциях я иногда привожу в пример петербургскую художницу Наталью Пивко, демонстрирующую концептуальные луки в черных тонах. Или, скажем, талантливая флейтистка Татьяна Ларина, которая практикует веселый богемный стиль для дружеских посиделок, а для своих концертов сочиняет изысканные театрализованные наряды, в духе исполняемых произведений.

Богемная мода когда-то была стыком экстравагантности и бедности. Такой внешний вид был естественным отражением образа жизни студентов и различных творческих личностей. То есть, с одной стороны, это органично для представителей богемы, а с другой — заявка на определенный статус. Не имея капитала денежного, они используют (пытаются создать) капитал иного плана. Считаете ли вы, что при таких вынужденных условиях относительной аскетичности эти люди более решительны, потому что им «нечего терять»? И поэтому они рождают смелые и необычные идеи?

Говоря про богему, необходимо понимать исторические корни этого феномена: 19-й век, парижская субкультура бедных студентов. ««молодые художники из-за своего маниакального стремления жить вне своего времени, следуя иным идеям и иным обычаям, превращаются в людей, изолированных от мира, чуждых и странных, стоящих вне закона, изгнанных из общества; такова современная богема»», — писал французский писатель Анри Мюрже, который, собственно, и ввел в обиход термин «богема». Богемный стиль органичная составляющая контркультурного жизнетворчества, выступая как поле для одежных экспериментов.

Классический облик бедных студентов, героев Мюрже и впоследствии Пуччини, подразумевал не только широкополые шляпы и длинные волосы, но и потертый сюртук, и живописные прорехи на износившихся рубашках, и шотландские пледы, заменяющие теплые пальто. Небрежная смелость ансамбля вновь напоминала о цыганской «родословной» богемного стиля, однако смешение разнородных компонентов здесь во многом имело вынужденный характер. Эклектика богемной моды нередко возникала из экономической необходимости, а уже позднее этот микс стал переосмысляться как особый богемный шик, протест против надоевших буржуазных условностей. То есть изначальный креатив в одежде позднее осмысляется как принцип свободного индивидуального вкуса, маркируя принадлежность к артистическим кругам и в этом смысле превращается в символический капитал.

В этом смысле я рискну назвать богему «социальным авангардом». Ведь, как правило, речь идет об общности людей, которые готовы играть по-своему, вопреки устоявшимся правилам и эстетике. Чаще всего это связано с «тусовкой», которая привязана к определенным территориям и районам — например, такие места, как Латинский квартал и Монмартр в Париже, Гринвич-Виллидж в Америке, или мастерские художников в районе Фурманного переулка в Москве времен «перестройки».

Богемно-артистическая среда подразумевает пространство для экспериментального искусства. Эксперимент — непременный импульс развития культуры, где мода является ее подвижной границей, захватывая все новые области. Это можно проследить и в работах авангардных дизайнеров.

Определить богемную моду в ее связи с авангардом достаточно трудно. Этим занимались многие исследователи. Например, в издательстве НЛО на русском языке в 2019 году выходила прекрасная книга Элизабет Уилсон «Богема. Великолепные изгои». В ней она подробно описывала все аспекты богемного кодекса жизни. Еще есть философский трактат Олега Аронсона «Богема: опыт сообщества», где он старательно пытается определить богему с философских позиций, но в итоге делает вывод об ее концептуальной «неуловимости».

Вы также упоминаете о том, что образ богемы в один момент стал протестным. Ее представители «щеголяли своей бедностью, пренебрежением к принятой в обществе аккуратности, демонстрируя, что они выше буржуазных правил приличия…» Считаете ли вы, что на тот момент это было одной из важных составляющих творческого преодоления действительности? Или такая оппозиция часть «спектакля», игра образами?

Если мы посмотрим исторически, то увидим, что протестный вариант богемного стиля возникал не случайно, а в определенном контексте. Само слово «вohémien» с французского переводится как «цыганский» — это отсылка к чешской Богемии. Тут изначально заключена идея странствия, бродячий образ жизни, протест против сложившегося уклада. Первым представителем богемы считается лорд Байрон, который решился на развод, уехал из Англии, путешествовал и погиб, поддерживая восстание в Греции.

Его портрет кисти Джорджа Сандерса — визуальный архетип романтического странничества. А для портрета Томаса Филлипса он позировал в албанском костюме, что стало знаком его увлечения Востоком и этническим стилем в одежде.

Важным событием в становлении богемной моды стала парижская постановка пьесы Виктора Гюго «Эрнани» (1830). На премьеру художники решили одеться так, чтобы шокировать буржуа. Именно тогда французский поэт Теофиль Готье (1811 - 1872 гг.) появился в театре в розовом жилете и бледно-зеленых панталонах, отделанных черным бархатом. Его собратья по духу в тот вечер эпатировали благонамеренную публику своим обликом, стилизованным под позднее Средневековье, – остроконечные шляпы, длинные волосы, бородки, широкие плащи. Однако сам Готье позднее с грустью говорил, что потомки забудут его стихи, книги и статьи, но будут помнить его экстравагантный вид.

История богемного стиля показывает, что уже в 19 веке он возникал как антимода. Вспомним битников с их кожаными куртками, джинсами, клетчатыми рабочими рубашками. Эта протестная составляющая объясняет и ассоциацию с левыми политическими взглядами. Аналогичный пример в России – субкультура стиляг, протестовавших против советского режима, навязанной манеры одеваться. Весь вид стиляг - набриолиненный кок, тонкие усики, узкие брюки-дудочки, яркие гавайские рубашки, ботинки на высокой каучуковой подошве - был вызовом истеблишменту.

Капитализм достаточно всеядная система. Многие контркультурные проявления внешнего вида стали еще одним опытом для потребления. Бралась лишь оболочка, а все опасные протестные составляющие фильтровались. «...система вынуждена всё более и более усиливать потребительский индивидуализм и в то же время принуждена всё более и более жестоко подавлять его». Вы согласны с этим?

Богемный стиль часто становится жертвой апроприации. Культура потребления охотно присваивает его самые броские мотивы. Стиль «гранж» - самый известный вариант использования мотивов богемной бедности. Можно вспомнить и историю «братца Шарпа» («Brother Sharp») — этот китайский 6 бродяга так выразительно комбинировал свои лохмотья, что послужил источником вдохновения для коллекции Dolce & Gabbana 2010-го года. Эта тенденция получила название «Бездомный шик».

Еще один пример — коллекция «Clochards» Джона Гальяно 2000-ого года для Dior. На подиуме были представлены живописные лохмотья во всей красе, наряды с газетным принтом (поскольку клошары для тепла подкладывали под одежду газеты). Однако эта коллекция спровоцировала протесты. После тогдашнего показа Гальяно на Авеню Монтень устроили пикеты, куда пришли бездомные и социальные активисты— их не устраивала подобная игривая трактовка темы бедности. Однако дизайнер невозмутимо отвечал, что источник его вдохновения — французские бродяги, клошары, которых он наблюдал во время утренней пробежки. Критики же настаивали, что «бездомный шик» нормализует бедность и таким образом модные бренды делают бизнес, эстетизируя серьезные социальные проблемы. Но критика не возымела действия и в итоге мы по-прежнему видим рваные футболки у модных брендов за несколько сотен долларов. Сегодня «рваный шик» по- прежнему актуален.

Действительно, «рванина» все еще востребована. Подобное даже получает одобрение у людей из фэшн - индустрии. Например, тот же Лука Мальяно (Magliano), который в своих коллекциях отражает образ жизни всевозможных «маргиналов». Но где эта грань между вдохновением и апроприацией? Вряд ли же все эти люди, у которых заимствовали манеру одеваться, увидят результат? Могут ли ли работы дизайнеров благоприятно влиять на их жизнь?

Да, вряд ли Братца Шарпа пригласили бы на показ Dolce & Gabbana. Это классический случай «trickle up» — идеи «снизу» поднимаются в высокую моду, а не наоборот. Некоторые обозреватели полагают, что это признак демократизации моды, стирание классовых различий. Потребители моды сегодня все чаще выступают в амплуа бродяг, щеголяющих в рваных джинсах и дырявых свитерах. Другие критики считают, что подобная апроприация стиля бедности только усиливает элитарную позицию от кутюр. Происходит гламуризация поэтики изъяна: «бедный шик» превращается в дорогой продукт потребления. Но подобные дискуссии и парадоксы, как видим, не объяснить без исторической традиции богемной моды.