Владимир Гринберг
Это история жизни о том, как никогда не нужно сдаваться. Владимир Гринберг родился во времена СССР и на себе ощутил всю тяжесть тогдашних времен. В начале 90-х он переехал в Нью-Йорк. Тогда Владимир столкнулся с событиями, которые круто изменили его жизнь. Сейчас у него есть свой веганский ресторан The Organic Grill, который существует уже около 20-и лет. Этому предшествовала целая череда потрясений и резких поворотов. В таких ситуациях люди либо катятся по наклонной, либо карабкаются вверх. Владимир выбрал второй путь. Честно, естественно и без всякой фальши — создатель Organic Grill поделился с нами важным отрывком своего жизненного пути.
Текст записан со слов Владимира Гринберга.
Текст записан со слов Владимира Гринберга.
Психотерапия для больных.
Я учился в киевском университете на факультете психологии. После поехал в Петербург (тогда еще Ленинград), где отучился год в институте Бехтерева. Тогда приезжало много людей из-за границы. Было очевидно, что за рубежом психотерапия отличалась от отечественной. У нас воспринималось, что ты врач, а рядом с тобой больные люди. Я понимал, что вряд ли смогу в дальнейшем работать в такой системе.
В один момент я побывал в Югославии. Там все казалось очень необычным на контрасте с отечественной действительностью. Сейчас слегка забавно говорить об этом, но для меня это было нечто революционным. Были и другие социальные вопросы внутри нашей страны, которые оставляли желать лучшего. Затем я обратно вернулся в Одессу. Это был примерно 89-90 гг, я тогда работал в педагогическом институте. Мы готовили учителей к работе в школе, натаскивали их в знаниях детской психологии. Перспектив особых в этой сфере не было.
Я учился в киевском университете на факультете психологии. После поехал в Петербург (тогда еще Ленинград), где отучился год в институте Бехтерева. Тогда приезжало много людей из-за границы. Было очевидно, что за рубежом психотерапия отличалась от отечественной. У нас воспринималось, что ты врач, а рядом с тобой больные люди. Я понимал, что вряд ли смогу в дальнейшем работать в такой системе.
В один момент я побывал в Югославии. Там все казалось очень необычным на контрасте с отечественной действительностью. Сейчас слегка забавно говорить об этом, но для меня это было нечто революционным. Были и другие социальные вопросы внутри нашей страны, которые оставляли желать лучшего. Затем я обратно вернулся в Одессу. Это был примерно 89-90 гг, я тогда работал в педагогическом институте. Мы готовили учителей к работе в школе, натаскивали их в знаниях детской психологии. Перспектив особых в этой сфере не было.
Я сам был продуктом социального заказа, идеологически и идеалистически подходил к жизни. Я даже отслужил в армии, хотя мог и миновать это. Это был где-то 85-86 гг. Постепенно, я пересмотрел свои взгляды. Я как будто внезапно осознал, что правительство манипулирует народом. Хотя, у нас всегда был своего рода антагонизм в семье. Мать старалась быть правильной, она всю жизнь проработала в научно-исследовательском институте, зарабатывая 180-200 рублей. Мой отец был предприниматель и имел свой бизнес — в то время в стране это не поощрялось. У меня всегда было некое пренебрежение к этому, как-будто есть что-то нечистое. Впрочем, он был передовой человек и всегда занимался какими-то инновациями. Отец всю жизнь пытался привлечь меня к этому и знакомил со всякими людьми, которых считал новаторами. Для меня это казалось криминальной структурой. Но ничего такого в помине не было.
У него были цеха. Папа. например, делал бижутерию, или производил юбки и штаны из кусочков уже использованных джинсов. В итоге его посадили в тюрьму. Никто не мог поверить, что можно брать отходы и из этого делать деньги. На тот момент я служил в армии. Спустя год или два изменился закон. Отца выпустили из тюрьмы, чуть ли не орден дали и назначили директором одной фабрики. После всего произошедшего он решил поговорить со мной. "Посмотри они стали относиться ко мне совсем по-другому, дают ордена, — говорил отец. — В этом нет никакой идеологии — просто какое-то проходящее веяние". Вскоре развалился Советский Союз. Я смотрел на отца и понимал как ему калечили жизнь. Плюс я уже не видел будущего со своим психологическим образованием, хоть и получил его с таким трудом. В итоге я, мама и моя сестра с двумя детьми решили уехать. Нашим новым местом стал Нью-Йорк.
Нью-Йорк и растерянность.
На новом месте наше окружение было кардинально другое. Люди занимались либо мелким бизнесом, либо работали на начальных должностях. Помню, например, моя тетя помогала престарелым. Я был немного в растерянности и не понимал, чем хочу заниматься. Я подрабатывал на должностях вроде официанта. Одновременно с этим я пошел учиться в университет на социального работника. Я также помогал одному профессору вести его курсы. Он для меня был как наставник. На его занятиях было упражнение, когда студенты делились на пациентов и терапевтов. Тогда я еще стеснялся своего уровня английского. Но профессор всем рекомендовал работать со мной — у "терапевта" вряд ли будет ошибочное мнение. Люди, говорящие на одном языке могут произносить одни и те же слова, но подразумевать будут противоположное. То есть, если у людей нет устойчивого моста в виде общего языка, они, как правило, внимательнее слушают человека и задают дополнительные вопросы. В целом мне профессор очень помогал.
На новом месте наше окружение было кардинально другое. Люди занимались либо мелким бизнесом, либо работали на начальных должностях. Помню, например, моя тетя помогала престарелым. Я был немного в растерянности и не понимал, чем хочу заниматься. Я подрабатывал на должностях вроде официанта. Одновременно с этим я пошел учиться в университет на социального работника. Я также помогал одному профессору вести его курсы. Он для меня был как наставник. На его занятиях было упражнение, когда студенты делились на пациентов и терапевтов. Тогда я еще стеснялся своего уровня английского. Но профессор всем рекомендовал работать со мной — у "терапевта" вряд ли будет ошибочное мнение. Люди, говорящие на одном языке могут произносить одни и те же слова, но подразумевать будут противоположное. То есть, если у людей нет устойчивого моста в виде общего языка, они, как правило, внимательнее слушают человека и задают дополнительные вопросы. В целом мне профессор очень помогал.
Обман или спасение.
Однажды заболела моя мать. Она была в критическом состоянии — у нее обнаружили лимфому крайней стадии. Врачи мало, чем могли помочь. Доктор сказал, что мама проживет еще несколько месяцев, и нам надо подготовить все необходимые документы. Моя мать была, как говорят, закаленная советская женщина. Она выигрывала первенства СССР по бегу несколько раз. Мама была волевая и не собиралась сдаваться. Она проводила немало времени в библиотеке. Поиски навели ее на книги о макробиотической диете. Она вычитала о каком-то институте в Беркшире и захотела отправиться туда. Для меня это было немного дико. Сколько мошенников зарабатывают на горе человека. У меня были мысли, что это некий культ или развод. "Наверное, ты прав, — сказала мама. — Но я не вижу никакой другой альтернативы". Ей оставалось жить несколько месяцев и я решил, что как бы то ни было проведу это время вместе с ней. По крайней мере, я бы мог хоть как-то защитить ее от возможного обмана.
Однажды заболела моя мать. Она была в критическом состоянии — у нее обнаружили лимфому крайней стадии. Врачи мало, чем могли помочь. Доктор сказал, что мама проживет еще несколько месяцев, и нам надо подготовить все необходимые документы. Моя мать была, как говорят, закаленная советская женщина. Она выигрывала первенства СССР по бегу несколько раз. Мама была волевая и не собиралась сдаваться. Она проводила немало времени в библиотеке. Поиски навели ее на книги о макробиотической диете. Она вычитала о каком-то институте в Беркшире и захотела отправиться туда. Для меня это было немного дико. Сколько мошенников зарабатывают на горе человека. У меня были мысли, что это некий культ или развод. "Наверное, ты прав, — сказала мама. — Но я не вижу никакой другой альтернативы". Ей оставалось жить несколько месяцев и я решил, что как бы то ни было проведу это время вместе с ней. По крайней мере, я бы мог хоть как-то защитить ее от возможного обмана.
Я взял отпуск на две-три недели и мы отправились в этот институт. Место было очень необычное — оно находилось в лесу. Это все смотрелось как монастырь с отшельниками. Там были большие столовые и сады, где местные обитатели выращивали овощи. Казалось, что мы были на какой-то конференции — все ели, а потом расходились по классам. На "занятиях" рассказывали о вреде мясной пищи. Но никто там не называл это вегетарианством или веганством. Для меня это было очень необычным. Странно было слышать, что отказ от продуктов животного происхождения может быть чем-то вроде лечебной терапии. Процесс воспринимался как интенсивный курс с погружением. С утра гости института делали йогу, затем слушали лекции о готовке, чтобы уже в повседневной жизни человек мог обеспечить себя необходимым. "Еда — это наш лекарь". Сколько раз я слышал эту фразу. Но это было голословно и ничем лично для меня не подкреплено. Никогда не думал, что питание может быть серьезным орудием против такого серьезного заболевания, как рак.
Нечего терять.
Все люди, приехавшие в этот институт, были в таком же положении как и моя мать. Многие также приехали с родственниками — все они утратили надежду на традиционную медицину и им больше нечего было терять. Обитатели института как будто готовились к борьбе, которая им предстоит. Все это время я ел только пищу без продуктов животного происхождения. Через три недели я вернулся обратно в Нью-Йорк, а еще спустя две недели приехала мама. У нас была запись у доктора, у которого она наблюдалась. После осмотра он сказал, что ее показатели сильно улучшились. Я не хочу, чтобы это звучало как какое-то чудо и панацея от всех болезней. "Я не могу научно обосновать улучшения и предложить вам тоже ничего не могу", — сказал врач. — Наверное, вам стоит продолжать то, что вы делаете". Мама снова вернулась в институт на две-три недели. Это питание уже вошло в привычку. Плюс мне надо было маме покупать органические продукты и т.д. Я никакого представления об этом не имел.
Все люди, приехавшие в этот институт, были в таком же положении как и моя мать. Многие также приехали с родственниками — все они утратили надежду на традиционную медицину и им больше нечего было терять. Обитатели института как будто готовились к борьбе, которая им предстоит. Все это время я ел только пищу без продуктов животного происхождения. Через три недели я вернулся обратно в Нью-Йорк, а еще спустя две недели приехала мама. У нас была запись у доктора, у которого она наблюдалась. После осмотра он сказал, что ее показатели сильно улучшились. Я не хочу, чтобы это звучало как какое-то чудо и панацея от всех болезней. "Я не могу научно обосновать улучшения и предложить вам тоже ничего не могу", — сказал врач. — Наверное, вам стоит продолжать то, что вы делаете". Мама снова вернулась в институт на две-три недели. Это питание уже вошло в привычку. Плюс мне надо было маме покупать органические продукты и т.д. Я никакого представления об этом не имел.
На весь Нью-Йорк было всего пару магазинов с органической продукцией — они функционировали как кооперативы. Я записался в них. На тот момент у меня появилось уважение к еде. Питание может кардинально изменить состояние человека. Это как лекарства, которые тебе помогают, и ты боишься пропустить их прием. Для тебя это становится чуть ли не сакральным действием — ты его не до конца понимаешь, но эффект от этого есть. Так было и с моей мамой. Она стала много двигаться и ходить. Мама стала чуть ли не активисткой — печатала рецепты, раздавала их знакомым. Также раз в месяц мы собирались с небольшой группой друзей и моя мама вызвалась готовить еду для этих встреч. Только она очень меня просила не рассказывать о том, что все блюда из растительных ингредиентов. На встречах всем всегда нравилась мамина еда и никого не интересовало, из чего она приготовлена. Если еда вкусная, то всем абсолютно безразлично, что это мясная или растительная пища.
Переосмысление взглядов.
Примерно через 9 лет моя мама умерла. После ее смерти я решил, что хочу открыть ресторан с макробиотической едой. Я обратился к ребятам, которые готовили в институте, где проходила курс мама. Так появился Organic Grill. Его меню всегда было преимущественно веганское. Но также были блюда с яйцами и рыбой. Нам казалось, что веганы приводили бы своих друзей, которые могли приобщаться к растительной диете. Десерты у нас всегда были веганские и практически любое блюдо можно было "веганизировать". Внутренне мы были против смешанного меню, но в то же время боялись, что ресторан не выживет. Вообще, в городе было всего несколько подобных заведений. У нас, кстати, тогда была еще пекарня, где я проводил больше всего времени. Дела в ресторане помогла вести моя приемная дочь.
Этический посыл интегрировался в концепцию Organic Grill немного позже. Ранее ресторан был скорее как "здоровая еда". Одним из ключевых людей, который помог становлению ресторана как веганского, был вокалист легендарной хардкор-группы Cro-Mags Джон Джозеф. Я считал, что не могу навязывать веганство другим людям. Это было что-то вроде удобной позиции. Сделав ресторан полностью веганским, мы бы отстранились от тех, кто не придерживается такого типа питания думал я. Но постепенно встречи с Джоном и другими людьми меня вдохновили. Я пересмотрел свой взгляд на веганство. В целом с годами в Organic Grill сложилась особая атмосфера, которую в том числе, задавали множество интересных личностей. Это может помочь людям переосмыслить свои взгляды на еду, стать лучше, осознать свое место в мире, перестать рассматривать живых существ в качестве ресурса.
Примерно через 9 лет моя мама умерла. После ее смерти я решил, что хочу открыть ресторан с макробиотической едой. Я обратился к ребятам, которые готовили в институте, где проходила курс мама. Так появился Organic Grill. Его меню всегда было преимущественно веганское. Но также были блюда с яйцами и рыбой. Нам казалось, что веганы приводили бы своих друзей, которые могли приобщаться к растительной диете. Десерты у нас всегда были веганские и практически любое блюдо можно было "веганизировать". Внутренне мы были против смешанного меню, но в то же время боялись, что ресторан не выживет. Вообще, в городе было всего несколько подобных заведений. У нас, кстати, тогда была еще пекарня, где я проводил больше всего времени. Дела в ресторане помогла вести моя приемная дочь.
Этический посыл интегрировался в концепцию Organic Grill немного позже. Ранее ресторан был скорее как "здоровая еда". Одним из ключевых людей, который помог становлению ресторана как веганского, был вокалист легендарной хардкор-группы Cro-Mags Джон Джозеф. Я считал, что не могу навязывать веганство другим людям. Это было что-то вроде удобной позиции. Сделав ресторан полностью веганским, мы бы отстранились от тех, кто не придерживается такого типа питания думал я. Но постепенно встречи с Джоном и другими людьми меня вдохновили. Я пересмотрел свой взгляд на веганство. В целом с годами в Organic Grill сложилась особая атмосфера, которую в том числе, задавали множество интересных личностей. Это может помочь людям переосмыслить свои взгляды на еду, стать лучше, осознать свое место в мире, перестать рассматривать живых существ в качестве ресурса.
Спустя некоторое время Organic Grill стал полностью веганским. Это вряд ли связано с тем, что мир для этого созрел — он всегда был готов к этому. Просто мы доросли до этого. Заведение потеряло немало клиентов. Но я стал чувствовать себя гораздо лучше, уладив внутренний конфликт. Это вдохнуло еще больше страсти, позитивных эмоций и прибавило энтузиазма для развития бизнеса. В то же время к нам продолжали приходить люди, которые не придерживались веганства, но хотели несколько раз в неделю иметь чистую еду и общаться с нами. Organic Grill стал не просто заведением, куда люди приходят поесть, но также частью большого движения.
Чище значит дороже.
Мы стали использовать органическую еду задолго, до того как ее стали сертифицировать. Мы покупали продукты у фермеров и у некоторых магазинов. Все это базировалось на уровне доверия. Органическая продукция — индикатор нашей прозрачности и конгруэнтности. Я не хочу казаться неким мятежником — просто желаю сохранить аутентичность нашего бизнеса и независимость выбора. Государство, увидев, что "органик" тенденция набирает обороты, взялось все урегулировать. С одной стороны это звучит хорошо, но с другой — оно хотело заработать деньги. Одно дело помогать и содействовать, а другое — контролировать и облагать налогом. В данном случае государство не предоставляло никаких льгот и помощи фермерам. Например, мясная и молочная промышленность в США получает огромные субсидии. Выходит, цена на эти продукты не диктуется рынком, а поощряется государством.
Мы стали использовать органическую еду задолго, до того как ее стали сертифицировать. Мы покупали продукты у фермеров и у некоторых магазинов. Все это базировалось на уровне доверия. Органическая продукция — индикатор нашей прозрачности и конгруэнтности. Я не хочу казаться неким мятежником — просто желаю сохранить аутентичность нашего бизнеса и независимость выбора. Государство, увидев, что "органик" тенденция набирает обороты, взялось все урегулировать. С одной стороны это звучит хорошо, но с другой — оно хотело заработать деньги. Одно дело помогать и содействовать, а другое — контролировать и облагать налогом. В данном случае государство не предоставляло никаких льгот и помощи фермерам. Например, мясная и молочная промышленность в США получает огромные субсидии. Выходит, цена на эти продукты не диктуется рынком, а поощряется государством.
Когда была великая депрессия, правительство помогало людям в покупке продуктов — тогда это были молоко и мясо. Но время прошло и необходимость в этом отпала. Впрочем, лобби и другие политические силы заморозили время. Допустим, мы бы платили деньги за сертификат "органик". Но куда они идут? Финансы не отправляют на развитие фермерства или чего-то подобного. Плюс, кто хочет обмануть, он чаще всего так и поступит. Мы идем по иному пути. Каждый может ко мне подойти и я ему покажу все "закулисье" Organic Grill. Мне не нужна наклейка на входной двери. Однажды я написал большое письмо в организацию, занимающуюся выдачей сертификатов. Я узнал, что всем этим промышляет не государство, а посредническое лицо, которое платит правительству за право сертификации. Зачем нам ставить себя в еще более невыгодную ситуацию?
Однажды ко мне пришли из New York Times писать статью об органической продукции. Меня спросили поможет ли нам этот сертификат в маркетинге. Но мы же заработали репутацию, не потому что у нас висит наклейка… Ситуация с сертификатами напоминает мне папу, которого никто никогда не видел. Внезапно он появляется после того, как ребенок чего-то добился и отец требует от него денег. Но где же он был все эти годы? Государство столько всего может сделать хорошего в этом направлении. Оно лишь ставит нас в еще более неудобную позицию. Мы должны объяснять, почему у нас такие цены. Ты постоянно извиняешься, что наша картошка или капуста стоят дороже по сравнению с каким-то другим заведением. Потому что правительство разрешает травить людей, продавать ГМО… Мы должны платить больше, чтобы нас не травили. Имеем ли мы право на чистую еду? Я не кладу деньги в карман за наши бургеры — их ингредиенты просто стоят дороже. Разве в обязанности правительства не входит забота о своем народе?
